Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
Действительно, еще в царствование Александра III русский читатель не испытывал проблем с изданиями, посвященными церковно-религиозной жизни. Некоторые из них, – «Церковные ведомости», «Православный благовестник», «Русский паломник», «Кормчий», «Вера и разум», «Вера и церковь», «Православный собеседник», – перечисляет В. А. Твардовская, обращая внимание на стремление к их «самому широкому распространению» со стороны обер-прокурора Святейшего Синода136. Известно, что сам К. П. Победоносцев неоднократно писал о религии и церкви в периодической печати, официальную точку зрения распространяли и многие патронируемые им мыслители-богословы. К 90-м гг. XIX в. наблюдаются и оппозиционные осмысления религиозной проблематики137. С 1889 г. издавался журнал Московского психологического общества «Вопросы философии и психологии», на страницах которого В. С. Соловьев, Л. М. Лопатин, С. Н. Трубецкой рассуждали о религии в философском ключе. С середины 90-х гг. между В. С. Соловьевым и Л. А. Тихомировым завязалась активная полемика по вопросом национально-религиозной политики. В самом конце века появился журнал нового эстетического направления «Мир искусства», имевший религиозно-философский отдел, редактируемый Д. В. Философовым.
Но, как и в случае с «новым окружением» Римского-Корсакова, начало века ассоциировалось в сознании русской интеллигенции с появлением на арене общественной деятельности поколения «детей», усвоивших религиозную атмосферу двух минувших десятилетий, но преломивших ее в новом и гораздо более свободном ключе. «Юноши, встретившиеся в начале столетия, и те немногие «старшие», не принявшие лозунгов наших отцов», – так определял состав новых «делателей» Андрей Белый138. «Эпоха пробуждения…, опьянение творческим подъемом, новизна напряженность, борьба, вызов», – писал о начале века Н. А. Бердяев139. Количество новых «символистов», «оргиастов» и «религиозных мыслителей», сочетавших интерес к самой отвлеченной религиозной схоластике с ярко выраженной антидогматической направленностью, переставало уже измеряться единицами. Так на Религиозно-философских собраниях (1901–1903 гг.), открытых по разрешению обер-прокурора Святейшего Синода и с благословения петербургского митрополита Антония, собиралось до 200 человек, создавая заметный резонанс в интеллигентских кругах. Собрания эти, в свою очередь, послужили прототипом Религиозно-философских обществ, функционировавших в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве. Некоторые современные исследователи считают возможным даже говорить о «пассионарном толчке» в духовной жизни русской интеллигенции начала прошлого века140.
Казалось бы, что Н. А. Римский-Корсаков должен был быть бесконечно далек от этих новейших религиозных исканий. В советской биографической литературе принято гневно клеймить истолкование «Сказания о невидимом граде Китеже» как «якобы навеянного писаниями Розанова, Бердяева и других мракобесов, очень модных в те времена в некоторых слоях буржуазной интеллигенции» 141. Однако, достоверно известно, что Римский-Корсаков был хорошо знаком, например, с полемическими статьями В. С. Соловьева, опубликованными в 1899 г. в журнале «Вестник Европы» и направленными против статей В. В. Розанова, Д. С. Мережковского и др., напечатанных, в свою очередь, в журнале «Мир искусства». Полемика мыслителей вновь, как ни странно, была вызвана «пушкинским наследием», на сей раз различными оценками его творчества в связи со столетним юбилеем поэта. Быть может, именно пушкинская тематика привлекла Римского-Корсакова к этим материалам. В. В. Ястребцев вспоминал, что спустя три года после выхода в свет указанных публикаций Римский-Корсаков «долго беседовал» с ним об этих статьях и вообще о Владимире Соловьеве142. Любопытный случай произошел с Римским-Корсаковым в начале 1908 г. Некий красноречивый студент, придя к нему, долго агитировал маститого композитора вступить в «новообразующееся художественно-философское общество». Стало традиционным подчеркивать, что Римский-Корсаков рассказывал друзьям об этом инциденте, «смеясь». Но следует все-таки обратить внимание и на то, что, отказавшись быть членом-учредителем из-за недостаточной философской образованности, Римский-Корсаков согласился на действительное членство, «если их общество окончательно сорганизуется» 143. Таким образом, следует согласиться с Б. В. Асафьевым в том, что «Римский-Корсаков шел за своим веком» 144, признавая это верным не только в деле создания музыкальных произведений.
Не представляется возможным даже в кратком виде обозначить тот круг новых идей, которые активно обсуждались в среде русской интеллигенции с началом XX века. Однако тема «русского мессианизма», интересующая нас в плане корреляции с замыслом «Сказания о невидимом граде Китеже», продолжала оставаться одной из доминирующих. Так В. А. Тернавцев, – чиновник особых поручений при обер-прокуроре и специалист по толкованию Апокалипсиса, один из главных ораторов Религиозно-философских собраний, – в докладе «Русская церковь пред великою задачей», открывшем собрания, поставил проблемы, которые необходимо было решить в ходе предстоящего диалога между церковниками и интеллигентами. Кратко остановившись на том, что Россия к настоящему моменту находится на переломном этапе своей истории, характеризующимся, во-первых, тем, что «преобразовательное движение» 60-х годов окончательно исчерпало свой идейный потенциал, а, во-вторых, наступивший период – это период конца истории, время, «завершительное в истории не только России, но и всего человеческого рода», В. А. Тернавцев выделил две духовные силы, противоположные по сути, но идущие параллельными путями, «ведущие и подвизающиеся в учительстве», – интеллигенцию и Церковь. Противоположность меж ними являлась «самою центральною и трудно разрешимою, ибо она находит свои опоры в противоречиях мирового, а не только русского порядка» 145. Интеллигенция – носительница «западного» начала, находящаяся «с Западом и его движениями в живых, многосторонних, с каждым поколением возрастающих отношениях», – есть сила «сверхнациональная», которая борется «за просвещение человечества как целого, как рода… идея человечества и человечного есть душа всех ее лучших устремлений». Интеллигенция стремится к идеалу земного общественного спасения, «почти религиозная вера в грядущее всеобщее счастье» спасала ее неоднократно146. Русская Церковь, с другой стороны, – носительница «народного» начала. «Ни правительства, ни войско, ни земство, ни наука-просвещение, ни литература, – ничто в России так не народно, как Церковь» 147. Интеллигенция и Церковь находятся в состоянии разобщения, между ними – пропасть. «Церковь проповедует небесное. Землю же она принимает и проповедует как «юдоль плача и скорбей». Пристанище совершенной жизни для нее только небо». Интеллигенция «в земле» видит «единственный приют нашего существования, а человеческое общество – единственным поприщем всякой деятельности, всякого подвига. «Небо» же Нового Завета ей может открыться не иначе, как во Христе, на пути служения ее человеку – в области междучеловечиских отношений» 148. Ныне интеллигенция подошла к осознанию необходимости религиозного пути и готова сделать шаг навстречу Церкви. «…В сознании многих людей интеллигенции брезжит новое предчувствие: для того, чтобы плодотворно служить народу, любить человечество, нужно прежде познать, поклониться, полюбить что-то большее, чем этот народ и это человечество… Сердце русской интеллигенции готово раскрыться на призыв к вере во Христа Спасителя и, уверовав, возродиться и принять от Него новое одарения» 149. Церковь, однако, не готовая к ответному шагу: «…веры, разверзающейся небеса и низводящей Духа Святого – нет…, в христианстве видят и понимают один только загробный идеал, оставляя земную сторону жизни, весь круг общественных отношений пустым, без воплощения истины» 150. Необходимо «небесное» соединить с «земным», это будет началом «религиозно-общественного возрождения России» 151.
« в начало | продолжение »