Д. Е. Луконин. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (продолжение)
Разберем это положение чуть более подробно. Выше уже цитировалось мнение, утверждающее «преемственность» «Сказания» по отношению к таким историко-патриотическим сюжетам, как «Иван Сусанин» или «Князь Игорь». Однако на самом деле в тексте «Сказания» нет ровным счетом ничего исторического: ни исторических персонажей, ни исторических событий и фактов. Действительно, нельзя же считать историческим персонажем оперы князя Юрия (Георгия) Всеволодовича. Уже в «Легенде о граде Китеже» князь Георгий – «лицо собирательное, совокупившее в себе черты нескольких, живших в разное время лиц», как прекрасно показал В. Л. Комарович205. Никакой особой историчности не добавляет ему в своем либретто и В. И. Бельский, а в фольклорной традиции вообще вместо легендарного Георгия могли называться Александр Невский, святой Егорий Победоносец, настоятель Всеволодыч, князь Всеволод, князь Владимир Всеволодович206. Еще менее историчен введенный Бельским князь Всеволод Юрьевич, сын Юрия Всеволодовича, – в опере ему просто передаются некоторые черты образа князя Георгия из «Легенды». Не сохранено ни одной исторической детали и в образе Февронии. Авторы «Сказания», как кажется, настойчиво избегают практически всех конкретных деталей и ситуаций из «Жития святых новых чудотворце муромских Петра и Февронии». И конечно никто из исследователей не станет относить «чудесное исчезновение» Китежа (города, не имеющего однозначного исторического прототипа) в «лето от сотворения мира 6751» перед полчищами Батыевыми (изображенными в опере с максимальной степенью абстракции) к реальным историческим фактам.
С другой стороны, невозможно назвать «Сказание» и чисто сказочной оперой (в жанре которой столь много и успешно работал Римский-Корсаков), в которой содержится только некая «ложь с намеком». Если принять за определение, что сказку от мифа отличают, во-первых, разрыв непосредственной связи с ритуалом, во-вторых, ослабление веры в достоверность повествования и, в-третьих, установка на вымысел, акцентирование развлекательного момента в повествовании207, то в обработке китежской легенды В. И. Бельским и Н. А. Римским-Корсаковым мы не сможем проследить указанные особенности. Дискуссии о «литургичности» оперы, первые ее постановки со сценической образностью в духе «житий святых» выдавали стремление к ритуализации произведения. Замечательно, что даже в советское время «Сказание» провоцировало постановщиков к введению на сцене некоторых ритуальных элементов208. Весь строй «Сказания» пронизан серьезностью и абсолютной достоверностью. Но если для Римского-Корсакова и Бельского, как и для большинства русской интеллигенции того времени, эта достоверность служила призывом к духовным поискам, то для широких масс народа китежская тема была напрямую связана с ритуальными практиками. Так, паломники на озеро Светлояр обходили его вокруг со свечами в руках «посолонь» три раза, «молясь холмам, каждый из которых представлялся им местом невидимого храма. После обхода паломники обычно прикрепляли свечки на палочки и пускали их в воду. В надежде на исцеление от болезней и душевных недугов верующие ползали вокруг озера, пили оттуда воду, купались, рвали «целебную» траву. Богомольцы оставляли «подземным старцам» милостыню…»209 Совершались также моления на холмах у деревьев, увешанных иконами с горящими перед ними свечами, чтения «Книги, глаголемой Летописец», прения о вере, а позже – ярмарка и крестные ходы210. Возвращаясь к произведению Римского-Корсакова и Бельского, следует в русле наших рассуждений учесть еще, что даже самые «реалистичные» и развлекательные моменты оперы, в частности эпизод с Медведчиком, который часто приводился в пример в качестве образца «народного реализма», имеет, как было выяснено обрядовый характер211.
Наконец, стоит отметить также то, что «Сказание о невидимом граде Китеже» не является воплощением на оперной сцене какого-либо одного литературного произведения. Концепция «Сказания» была сконструирована авторами на основе отдельных мотивов и сюжетных линий, взятых, как мы увидим ниже, из самых разнообразных источников. В дополнение к этому были введены некоторые ситуации и образы, не встречающиеся ни в одном из них. Таким образом, «Сказание» является сознательной художественной конструкцией, разрабатывающей мифологические символы легендарного происхождения с помощью средств музыкально-художественной выразительности и в духе религиозно-философских исканий рубежа XIX–XX вв. «Склонность к философской, религиозно окрашенной проблематике, – справедливо считал Г. А. Орлов, – не была у Римского-Корсакова чем-то исключительным, из ряда вон выходящим. На рубеже двух веков подобные веяния «носились в воздухе» и подхватывались не только художниками-декадентами» 212. Итак, нашей ближайшей целью является выявление того, что Римский-Корсаков и Бельский привнесли в традиционную народную легенду и каким образом перетолковали ее основной смысл и содержание.
Одной из самых интересных гипотез, высказанных в литературе последних лет, является мнение Л. А. Серебряковой, согласно которому ключом к пониманию концепции «Сказания» является рассмотрение его «в свете Апокалипсиса» 213. Обращая внимание на то, что народная легенда о граде Китеже «оказалась очень актуальной в русском искусстве начала XX века, соединяя в себе свойственную эпохе «обращенность к концу» с характерным для массового сознания стремлением ко всеобщему спасению», исследовательница утверждает, что только Римскому-Корсакову с Бельским «суждено было увидеть в народной легенде отражение Апокалипсиса и соединить эти два источника», вступив таким образом в «философско-художественный диалог с эпохой» 214. Гипотеза эта совершенно не лишена оснований и хорошо вписывается в художественный контекст рассматриваемого периода. В исследовательской литературе неоднократно подчеркивалось, что «эсхатологическое содержание Нового завета особенно волновало людей во времена потери ориентации и философского миропонимания, во времена нужды и распада. Такой кризис философских, моральных и религиозных ценностей и убеждений распространялся во всей Европе с последнего десятилетия XIX в. и с точки зрения истории европейской культуры русские революции 1917 г. являются кульминацией этого процесса…»215 Обращение Римского-Корсакова и Бельского к эпохе «погибели Русской земли», по-видимому, могло стать благодатной почвой для пророчества о новых грядущих бедах и потрясениях.
« в начало | продолжение »